Неточные совпадения
Не
забудем, что летописец преимущественно ведет речь
о так называемой черни, которая и доселе считается стоящею как бы вне пределов истории. С одной стороны, его умственному взору представляется сила, подкравшаяся издалека и успевшая организоваться и окрепнуть, с
другой — рассыпавшиеся по углам и всегда застигаемые врасплох людишки и сироты. Возможно ли какое-нибудь сомнение насчет характера отношений, которые имеют возникнуть из сопоставления стихий столь противоположных?
Одно — вне ее присутствия, с доктором, курившим одну толстую папироску за
другою и тушившим их
о край полной пепельницы, с Долли и с князем, где шла речь об обеде,
о политике,
о болезни Марьи Петровны и где Левин вдруг на минуту совершенно
забывал, что происходило, и чувствовал себя точно проснувшимся, и
другое настроение — в ее присутствии, у ее изголовья, где сердце хотело разорваться и всё не разрывалось от сострадания, и он не переставая молился Богу.
— Но не так, как с Николенькой покойным… вы полюбили
друг друга, — докончил Левин. — Отчего не говорить? — прибавил он. — Я иногда упрекаю себя: кончится тем, что
забудешь. Ах, какой был ужасный и прелестный человек… Да, так
о чем же мы говорили? — помолчав, сказал Левин.
Он чувствовал всю мучительность своего и её положения, всю трудность при той выставленности для глаз всего света, в которой они находились, скрывать свою любовь, лгать и обманывать; и лгать, обманывать, хитрить и постоянно думать
о других тогда, когда страсть, связывавшая их, была так сильна, что они оба
забывали оба всем
другом, кроме своей любви.
— А дело, по-настоящему, вздор. У него нет достаточно земли, — ну, он и захватил чужую пустошь, то есть он рассчитывал, что она не нужна, и
о ней хозяева <
забыли>, а у нас, как нарочно, уже испокон века собираются крестьяне праздновать там Красную горку. По этому-то поводу я готов пожертвовать лучше
другими лучшими землями, чем отдать ее. Обычай для меня — святыня.
Раскольников, как только вышел Разумихин, встал, повернулся к окну, толкнулся в угол, в
другой, как бы
забыв о тесноте своей конуры, и… сел опять на диван. Он весь как бы обновился; опять борьба — значит, нашелся исход!
Самгин подумал, что парень глуп, и
забыл об этом случае, слишком ничтожном для того, чтобы помнить
о нем. Действительность усердно воспитывала привычку
забывать о фактах, несравненно более крупных. Звеньями бесконечной цепи следуя одно за
другим, события все сильнее толкали время вперед, и оно, точно под гору катясь, изживалось быстро, незаметно.
–…
забывая о человеке из
другого, более глубокого подполья, —
о человеке, который признает за собою право дать пинка ногой благополучию, если оно ему наскучит.
Не только Тагильский ждал этого момента — публика очень единодушно двинулась в столовую. Самгин ушел домой, думая
о прогрессивном блоке, пытаясь представить себе место в нем, думая
о Тагильском и обо всем, что слышал в этот вечер. Все это нужно было примирить, уложить плотно одно к
другому, извлечь крупицы полезного,
забыть о том, что бесполезно.
У себя в комнате, сбросив сюртук, он подумал, что хорошо бы сбросить вот так же всю эту вдумчивость, путаницу чувств и мыслей и жить просто, как живут
другие, не смущаясь говорить все глупости, которые подвернутся на язык,
забывать все премудрости Томилина, Варавки… И
забыть бы
о Дронове.
— Нечего долго и разговаривать об этом; поговорим лучше
о другом, — беззаботно сказала она. — Послушай… Ах, что-то я хотела сказать, да
забыла…
Обломов, подписывая, утешался отчасти тем, что деньги эти пойдут на сирот, а потом, на
другой день, когда голова у него была свежа, он со стыдом вспомнил об этом деле, и старался
забыть, избегал встречи с братцем, и если Тарантьев заговаривал
о том, он грозил немедленно съехать с квартиры и уехать в деревню.
Она долго глядит на эту жизнь, и, кажется, понимает ее, и нехотя отходит от окна,
забыв опустить занавес. Она берет книгу, развертывает страницу и опять погружается в мысль
о том, как живут
другие.
Обе как будто наблюдали одна за
другою, а заговаривать боялись. Татьяна Марковна не произносила ни одного слова, ни в защиту, ни в оправдание «падения», не напоминала ни
о чем и, видимо, старалась, чтоб и Вера
забыла.
Райский на
другой день с любопытством ждал пробуждения Веры. Он
забыл о своей собственной страсти, воображение робко молчало и ушло все в наблюдение за этой ползущей в его глазах, как «удав», по его выражению, чужой страстью, выглянувшей из Веры, с своими острыми зубами.
— И оставим, и оставим, я и сам рад все это оставить… Одним словом, я чрезвычайно перед ней виноват, и даже, помнишь, роптал тогда при тебе…
Забудь это,
друг мой; она тоже изменит свое
о тебе мнение, я это слишком предчувствую… А вот и князь Сережа!
Газетное известие было весьма характерное и, конечно, должно было на нее очень щекотливо подействовать, но она, к своему счастью может быть, не способна была в сию минуту сосредоточиться на одном пункте, а потому чрез минуту могла
забыть даже и
о газете и перескочить совсем на
другое.
—
О, д-да, и я то же говорю, — упрямо подхватил он, — один ум хорошо, а два гораздо лучше. Но к нему
другой с умом не пришел, а он и свой пустил… Как это, куда он его пустил? Это слово — куда он пустил свой ум, я
забыл, — продолжал он, вертя рукой пред своими глазами, — ах да, шпацирен.
P.S. Я совсем
забыла говорить
о другой мастерской, — но уж так и быть, в
другой раз. Теперь скажу только, что старшая швейная развилась больше и потому во всех отношениях выше той, которую я тебе описывала. В подробностях устройства между ними много разницы, потому что все применяется к обстоятельствам.
— Рассказывая про завод,
друг мой Верочка, я
забыл сказать тебе одну вещь
о новом своем месте, это, впрочем, неважно и говорить об этом не стоило, а на случай скажу; но только у меня просьба: мне хочется спать, тебе тоже; так если чего не договорю
о заводе, поговорим завтра, а теперь скажу в двух словах.
—
Друг мой, ты говоришь совершенную правду
о том, что честно и бесчестно. Но только я не знаю, к чему ты говоришь ее, и не понимаю, какое отношение может она иметь ко мне. Я ровно ничего тебе не говорил ни
о каком намерении рисковать спокойствием жизни, чьей бы то ни было, ни
о чем подобном. Ты фантазируешь, и больше ничего. Я прошу тебя, своего приятеля, не
забывать меня, потому что мне, как твоему приятелю, приятно проводить время с тобою, — только. Исполнишь ты мою приятельскую просьбу?
Он согласен, и на его лице восторг от легкости условий, но Жюли не смягчается ничем, и все тянет, и все объясняет… «первое — нужно для нее, второе — также для нее, но еще более для вас: я отложу ужин на неделю, потом еще на неделю, и дело забудется; но вы поймете, что
другие забудут его только в том случае, когда вы не будете напоминать
о нем каким бы то ни было словом
о молодой особе,
о которой» и т. д.
Осталось и разделение комнат на нейтральные и ненейтральные; осталось и правило не входить в ненейтральные комнаты
друг к
другу без разрешения, осталось и правило не повторять вопрос, если на первый вопрос отвечают «не спрашивай»; осталось и то, что такой ответ заставляет совершенно ничего не думать
о сделанном вопросе,
забыть его: осталось это потому, что осталась уверенность, что если бы стоило отвечать, то и не понадобилось бы спрашивать, давно все было бы сказано без всякого вопроса, а в том,
о чем молчат, наверное нет ничего любопытного.
— Говорите
о финансах, но не говорите
о нравственности, я могу принять это за личность, я вам уже сказал это в комитете. Если же вы будете продолжать, я… я не вызову вас на дуэль (Тьер улыбнулся). Нет, мне мало вашей смерти, этим ничего не докажешь. Я предложу вам
другой бой. Здесь, с этой трибуны, я расскажу всю мою жизнь, факт за фактом, каждый может мне напомнить, если я что-нибудь
забуду или пропущу. И потом пусть расскажет свою жизнь мой противник!
Что же коснулось этих людей, чье дыхание пересоздало их? Ни мысли, ни заботы
о своем общественном положении,
о своей личной выгоде, об обеспечении; вся жизнь, все усилия устремлены к общему без всяких личных выгод; одни
забывают свое богатство,
другие — свою бедность и идут, не останавливаясь, к разрешению теоретических вопросов. Интерес истины, интерес науки, интерес искусства, humanitas [гуманизм (лат.).] — поглощает все.
Это «житие» не оканчивается с их смертию. Отец Ивашева, после ссылки сына, передал свое именье незаконному сыну, прося его не
забывать бедного брата и помогать ему. У Ивашевых осталось двое детей, двое малюток без имени, двое будущих кантонистов, посельщиков в Сибири — без помощи, без прав, без отца и матери. Брат Ивашева испросил у Николая позволения взять детей к себе; Николай разрешил. Через несколько лет он рискнул
другую просьбу, он ходатайствовал
о возвращении им имени отца; удалось и это.
Он весь отдался во власть переполнившему его чувству, беспрестанно вскакивал с места, подбегал к
другим столам, вмешивался в разговоры и вообще вел себя так, как будто совсем
забыл о жене.
Само собой разумеется, впрочем, она не
забыла и
о другом сыне; но оказалось, что у нее внезапно сложилась в уме комбинация, с помощью которой можно было и Мисанку легко пристроить.
Это было первое общее суждение
о поэзии, которое я слышал, а Гроза (маленький, круглый человек, с крупными чертами ординарного лица) был первым виденным мною «живым поэтом»… Теперь
о нем совершенно
забыли, но его произведения были для того времени настоящей литературой, и я с захватывающим интересом следил за чтением. Читал он с большим одушевлением, и порой мне казалось, что этот кругленький человек преображается, становится
другим — большим, красивым и интересным…
Эта первая неудачная встреча не помешала следующим, и доктор даже понравился Галактиону, как человек совершенно
другого, неизвестного ему мира. Доктор постоянно был под хмельком и любил поговорить на разные темы,
забывая на
другой день,
о чем говорилось вчера.
— Так, так… То-то нынче добрый народ пошел: все
о других заботятся, а себя
забывают. Что же, дай бог… Посмотрел я в Заполье на добрых людей… Хорошо. Дома понастроили новые, магазины с зеркальными окнами и все перезаложили в банк. Одни строят,
другие деньги на постройку дают — чего лучше? А тут еще: на, испей дешевой водочки… Только вот как с закуской будет? И ты тоже вот добрый у меня уродился: чужого не жалеешь.
Полуянов пил одну рюмку водки за
другой с жадностью наголодавшегося человека и быстро захмелел. Воспоминания прошлого величия были так живы, что он совсем
забыл о скромном настоящем и страшно рассердился, когда Прохоров заметил, что поп Макар, хотя и виноват кругом, но согнуть его в бараний рог все-таки трудно.
Ни мысли, ни заботы
о своем общественном положении,
о своей личной выгоде, об обеспечении; вся жизнь, все усилия устремлены к общему без всяких личных выгод; одни
забывают свое богатство,
другие свою бедность — идут, не останавливаясь, к разрешению теоретических вопросов.
Умрете, но ваших страданий рассказ
Поймется живыми сердцами,
И заполночь правнуки ваши
о вас
Беседы не кончат с
друзьями.
Они им покажут, вздохнув от души,
Черты незабвенные ваши,
И в память прабабки, погибшей в глуши,
Осушатся полные чаши!..
Пускай долговечнее мрамор могил,
Чем крест деревянный в пустыне,
Но мир Долгорукой еще не
забыл,
А Бирона нет и в помине.
О, если б он меня
забылДля женщины
другой,
В моей душе достало б сил
Не быть его рабой!
— Ну, извините, — перебил генерал, — теперь ни минуты более не имею. Сейчас я скажу
о вас Лизавете Прокофьевне: если она пожелает принять вас теперь же (я уж в таком виде постараюсь вас отрекомендовать), то советую воспользоваться случаем и понравиться, потому Лизавета Прокофьевна очень может вам пригодиться; вы же однофамилец. Если не пожелает, то не взыщите, когда-нибудь в
другое время. А ты, Ганя, взгляни-ка покамест на эти счеты, мы давеча с Федосеевым бились. Их надо бы не
забыть включить…
Пришла весть
о твоей свободе, и ты все бросил, все
забыл, ты побежал, как мальчик за бабочкой…» Образ Лизы беспрестанно представлялся ему посреди его размышлений; он с усилием изгонял его, как и
другой неотвязный образ,
другие невозмутимо-лукавые, красивые и ненавистные черты.
— Да, да… Догадываюсь. Ну, я пошутил, вы
забудьте на время
о своей молодости и красоте, и поговорим как хорошие старые
друзья. Если я не ошибаюсь, ваше замужество расстроилось?.. Да? Ну, что же делать… В жизни приходится со многим мириться. Гм…
— И об ней, и она, наверно, будет определена, — отвечал Кергель и, осторожно перейдя на ту сторону, где стояла Катишь, подошел к ней и начал ей передавать приятную новость; но Катишь была не такова: когда она что-нибудь делала для
других, то
о себе в эти минуты совершенно
забывала.
Этою критикою я, так сказать, напоминаю
о себе; я не даю
забыть, что существует и
другая система, которая состоит не столько в очищении воздуха, сколько в умеренном пользовании его благорастворениями.
Поэтому, в видах моей же собственной пользы, необходимо, чтобы меня
забыли или, лучше сказать, чтобы я напомнил
о себе на
другом поприще.
— Слушайте, Ромочка: нет, правда, не
забывайте нас. У меня единственный человек, с кем я, как с
другом, — это вы. Слышите? Только не смейте делать на меня таких бараньих глаз. А то видеть вас не хочу. Пожалуйста, Ромочка, не воображайте
о себе. Вы и не мужчина вовсе.
На
другой день, однако ж, Непомнящий, по обыкновению,
забыл о вчерашнем.
Надо, стало быть,
забыть о неудачах и стараться наверстать на чем-нибудь
другом.
— Измена в любви, какое-то грубое, холодное забвение в дружбе… Да и вообще противно, гадко смотреть на людей, жить с ними! Все их мысли, слова, дела — все зиждется на песке. Сегодня бегут к одной цели, спешат, сбивают
друг друга с ног, делают подлости, льстят, унижаются, строят козни, а завтра — и
забыли о вчерашнем и бегут за
другим. Сегодня восхищаются одним, завтра ругают; сегодня горячи, нежны, завтра холодны… нет! как посмотришь — страшна, противна жизнь! А люди!..
— Нет,
о чем-то
другом; он мне сказывал, да я
забыл… ах, да:
о картофельной патоке.
— Отчего? Что же, — начал он потом, — может разрушить этот мир нашего счастья — кому нужда до нас? Мы всегда будем одни, станем удаляться от
других; что нам до них за дело? и что за дело им до нас? нас не вспомнят,
забудут, и тогда нас не потревожат и слухи
о горе и бедах, точно так, как и теперь, здесь, в саду, никакой звук не тревожит этой торжественной тишины…
— Один покажет вам, — говорил он, — цветок и заставит наслаждаться его запахом и красотой, а
другой укажет только ядовитый сок в его чашечке… тогда для вас пропадут и красота, и благоухание… Он заставит вас сожалеть
о том, зачем там этот сок, и вы
забудете, что есть и благоухание… Есть разница между этими обоими людьми и между сочувствием к ним. Не ищите же яду, не добирайтесь до начала всего, что делается с нами и около нас; не ищите ненужной опытности: не она ведет к счастью.
Появление старика с дочерью стало повторяться чаще и чаще. И Адуев удостоил их внимания. Он иногда тоже перемолвит слова два со стариком, а с дочерью все ничего. Ей сначала было досадно, потом обидно, наконец стало грустно. А поговори с ней Адуев или даже обрати на нее обыкновенное внимание — она бы
забыла о нем; а теперь совсем
другое. Сердце людское только, кажется, и живет противоречиями: не будь их, и его как будто нет в груди.
Но, несмотря на все старание притворства перед
другими и самим собой, несмотря на умышленное усвоение всех признаков, которые я замечал в
других в влюбленном состоянии, я только в продолжение двух дней, и то не постоянно, а преимущественно по вечерам, вспоминал, что я влюблен, и, наконец, как скоро вошел в новую колею деревенской жизни и занятий, совсем
забыл о своей любви к Сонечке.